как васильки на ржаном поле, — широко распахнулись.

— Да, — кивнул Макс, — ты правильно поняла. Он откуда-то знал заранее про весь этот бардак — который сейчас тут творится. Зуев сказал перед самым своим исчезновением: «Сегодня все позабудут и про меня, и про то, что я сотворил пять лет назад. Есть место под Москвой, о котором сегодня станут говорить во всех новостях. Там сейчас находятся возвращенные зомби. Реградация вернула им лица, только до конца починить их не смогла. А те, кто эту штуку — реградацию — придумал, знали, что так будет. Им теперь и отвечать за всё». Это, конечно, не стенограмма его речи, но я уверен: общий смысл мне передали точно.

Глава 8. Новый Нострадамус

6 января 2087 года

1

Петр Иванович Зуев, бывший директор московского зоопарка на Красной Пресне, никогда не грезил о славе Мишеля Нострадамуса. Да и ни о какой славе он не грезил, что уж там говорить. Деньги — вот что всегда интересовало его. Ну и еще, пожалуй, возможность закрутить интрижку с кем-то, кто был помоложе и посимпатичнее его опостылевшей жены. На этих двух своих слабостях он, собственно, и погорел. Раскаивался ли Петр Иванович в том, что сделал тогда, в октябре 2081-го? Он сам себе не задавал такого вопроса. На судебном слушании обвинитель об этом его спрашивал, и Петр Иванович, конечно, истово поклялся ему: о, да, раскаяние прямо-таки сжигает его изнутри. Ведь он до исступления хотел жить, и поклялся бы в чем угодно, если бы это дало ему крохотный шанс на спасение. Но — в действительности ему было всё равно.

Эти дети, одноклассники его Наташи — он никогда не думал о них как о людях, равных себе. Вообще — не думал о них, как о людях. Должно быть, многолетняя привычка работать с представителями фауны так сказалась на нем: для него теперь люди перестали отличаться от любых теплокровных животных. Или, быть может, прав был школьный психолог, который когда-то, много лет назад, без обиняков поставил десятилетнему Пете Зуеву диагноз: полное отсутствие эмпатии. Он даже, возможно, указал бы и что-то похуже: назвал бы своего юного пациента социопатом, к примеру. Написал был в его медицинской карте: диссоциальное расстройство личности. Но не решился, должно быть, на такое определение. Всё-таки школа платила ему за то, чтобы он помогал детям решать их психологические проблемы, а не припечатывал бы их всякими неприятными дефинициями.

И теперь Петру Ивановичу оставалось только гадать: а что было бы, если бы с психологами плотно пообщалась в школе его дочь Наташа? Узрели бы в ней мозгоправы признаки тяжелой наследственности? Ответ на это был: скорее всего — да. Ибо чем еще, кроме такой наследственности, можно было объяснить то, что его дочь сотворила сегодня — шестого января 2087 года, в канун Православного Рождества? А еще — объяснить, почему она накануне, посетив своего отца перед его не-казнью, выложила ему всё то, что он потом пытался передать своим не-палачам — в пустой надежде получить от них снисхождение?

Да, это она, его дочь, прознала откуда-то об акции, которая готовилась в хорошо знакомом Петру Ивановичу месте: санатории, находившемся под патронажем корпорации «Перерождение». Впрочем, знаком он был с ним лишь в чисто поверхностном смысле: много раз проезжал на электрокаре мимо его ограды, когда ехал из дому или домой. И с любопытством глядел сквозь кованые прутья высоченной ограды на обширный двор, почти всегда пустовавший. Лишь изредка по нему проходили люди, но по их деловитой, размашиистой походке можно было сделать вывод: это — работники странного заведения, а не его обитатели.

А вчера бывший директор зоопарка так и не понял, для чего Наташа сказала ему:

— Санаторий захватят шестого числа — и все будут думать, что это дело рук «добрых пастырей». Ну, ты знаешь, кто они такие. Хотя — может, кое-кто из пастырей там и вправду будет, тут ни за что поручиться нельзя. И вот, вообрази себе: Максиму Берестову придется либо во всеуслышание заявить, что «Перерождение» не станет внедрять технологию реградации, либо…

Впрочем, сам Петр Иванович при этих словах дочери тут же подумал: «Да ладно, какое-то там либо-либо! Есть еще и третий путь!.. И Берестов будет просто дураком, если по нему не пойдет»

2

Однако теперь Петру Ивановичу было отнюдь не до воспоминаний о беседах с дочерью. Наташка и прежде удивляла его — что правда, то правда! Да и не его одного, надо полагать. И всё же — то, что она сотворила сегодня, его разум отказывался воспринимать.

Должно быть, каким-то образом его дочь получила доступ к тем денежным средствам своего отца, о которых следствие ничего не знало. И не конфисковало их. Все эти следователи решили, должно быть, что бывший директор зоопарка просто профукал кругленькую сумму за минувшие пять лет. А вот Наташа — та знала, каким прижимистым был всегда её отец. Как он трясся над деньгами. И — явно сумела раздобыть пароль к секретному счету Петра Ивановича, открытому в банке одной из оффшорных зон. Только этим Зуев и мог объяснить всё произошедшее — а иначе откуда его юная дочь раздобыла бы столько средств, чтобы подкупить восемь человек сотрудников той клиники?

Когда сегодня в клинике погас свет, они с такой молниеносной быстротой выволокли его из комнаты для экзекуций, что Зуев и пикнуть не успел. А потом на такой же бешеной скорости его протащили по лестнице вниз — в подземный гараж. И только там Петр Иванович уразумел: то, что произошло с ним — это никакое не чудесное спасение, как он решил в первый миг. Даже близко — нет. Думать так — было всё равно, что принять фургон с затемненными окнами, куда его затолкали, за представительский лимузин.

И вот теперь бывший директор зоопарка не мог даже пошевелиться. А в голове его навязчиво крутилась лишь одна мысль: «А ведь мы вместе с Наташкой смотрели тогда тот старый фильм… Раза три или четыре смотрели — она прямо-таки балдела от него… Вот и решила — воплотить всё в реальность».

Фильм, о котором Петр Иванович вспоминал — это была голливудская картина столетней давности: «Молчание ягнят». И неважно, что его воплощение состоялось не где-нибудь на американском Среднем Западе, а в Москве конца двадцать первого века — посреди предрождественской суеты, среди праздничной многоцветной иллюминации, которую даже окна фургона почти не делали менее яркой. Бывший директор зоопарка играл в